СВОБОДА ЛУЧШЕ, ЧЕМ... ЧТО?

Революционное время может быть характерно многими чертами, отличающими его от времени обычного, а может быть и крайне будничным. Матросы, вместо законности и суда – «ваше слово, товарищ маузер», штурм Зимнего дворца или Белого дома – бывает и так. Вместе с тем, провозвестники революционных изменений в жизни страны и ее народа могут выглядеть вполне невинно и оформлены решением парламента, санкционировавшего отмену какой-нибудь шестой статьи Конституции, или референдумом.

Есть однако свойство основополагающее. Революция всегда – это изменение состояния системы упрощенными способами, это метод развязывания гордиева узла топором. Именно поэтому в период революции массовое сознание просто переполнено стереотипами, большая часть которых весьма поверхностно соотносится с действительностью, и которые всегда подсказывают очень простые решения застарелых проблем.

Начиная с 1985 года в течение десяти лет наше общественное сознание опиралось на такие стереотипы. Интеллигенция, в кои-то веки солидаризовавшаяся с большей частью народа, на все лады произносила магические словосочетания: «свобода слова» и «рынок», «права человека» и «общечеловеческие ценности».  Пройдет время и выяснится, что эти слова-ярлычки прилепились к таким социальным явлениям, которые решительно не совпадали с мифами, окутывающими их в самом начале. Но самыми живучими мистификациями было окружено главное слово – «свобода». Свобода как способ решения всех проблем выглядела таким важным явлением, что породила целое течение общественной жизни, приверженцев которого именовали и продолжают именовать либералами. Даже президент, желая прослыть либералом, провозгласил свой знаменитый лозунг – «Свобода лучше, чем несвобода!». Беда была и есть в том, что даже из называющих себя либералами людей мало кто представляет, о какой, собственно, свободе идет речь, и какое за этим лозунгом скрывается содержание.

Нет более многомерного и более запутанного по смыслу понятия, чем понятие свободы. Сколько человечество живет, столько оно и постигает эту сложнейшую философскую проблему. Как ни парадоксально, но гораздо больше оно продвинулось в постижении понятия несвободы, и массовое сознание, так охочее до простых истин, свободу для себя определяет тоже просто: как явление, обратное несвободе. И второй логический прыжок – устранив любые несвободы от государства, от общества, от социальных норм и ценностей, человек становится абсолютно свободен. Ах, какое это блаженное, эйфорическое состояние – абсолютная свобода, которое, конечно же, лучше любой несвободы!

Нет более чудовищной лжи, более распространенного заблуждения, чем такое толкование свободы. Чтобы это осознать, нужно задуматься над некоторыми вещами, и в первую очередь – над тем, что состояние свободы или несвободы человек всегда ощущает только во взаимоотношениях с другими людьми или с обществом в целом. Мнимое состояние освобожденности человек ощущает, когда он в силу каких-то обстоятельств остается один на один с природой. «Мнимое» - потому что человек не переходит от состояния несвободы к состоянию свободы, эти состояния просто перестают для него существовать. Человек очень зависим, иногда тотально зависим от природы, будучи один, он не в силах хоть что-то изменить в ней, он вынужден максимально адаптироваться к ней, как раб приспосабливается к воле господина, – однако, он не ощущает все эти зависимости от климата, сезонности, необходимости добывать себе пищу подобно животному, как несвободу, наоборот, он чувствует себя максимально свободным.

Следовательно, быть свободным или несвободным можно только от других людей, от общества. Не удивительно, потому что человек, собственно, является таковым лишь тогда, когда он является членом общества. Маугли, родившееся вне общества, в отличие от придуманного Редьярдом Киплингом, никогда человеком в нашем понимании не становились, оставаясь животными – такие случаи в истории человечества были.

В развитие общей теории систем Кеннет Боулдинг классифицировал системы на неживые, живые и социальные. Самой важной посылкой, которая вытекает из классификации К. Боулдинга, является утверждение о том, что человек – единственная система, обладающая рефлексией. Методологически этот процесс развертывается в несколько этапов, первым из которых является процесс осознания себя, выделения своего «я» из явлений окружающего мира. Это становится возможным только в том случае, если человек «запоминает» себя, то есть образует память о себе самом, своих действиях и поступках, отделяя при этом их от действий и поступков других «я». Иными словами, на первом этапе человек вступает в отношения с окружающей средой и познает себя тем, что отделяет себя от окружающей среды. Если животное как бы растворено в природе, то человек  отделяет себя от нее, и это является первым результатом самопознания, первым знанием, которое откладывается в памяти человека.

Составив о себе самом первое представление, человек на втором этапе самопознания обнаруживает подле себя другое «я», то есть явление, также отделенное от природы, во всем подобное себе, кроме одного – это другое «я», то есть «не-я». Появляется первое социальное взаимодействие. От взаимодействия, например, между животными в стаде оно отличается тем, что человек знает о себе, как о чем-то обособленном от природы, и знает о другом человеке то же самое. Рождается общее знание, то есть со-знание, причем это сознание, перестает целиком зависеть от каждого отдельного индивида, оно не прекращается со смертью отдельного индивида, как это происходит с сознанием каждого отдельного человека; это социальное сознание приобретает объективированный характер.

Между двумя людьми еще остаются те же отношения, что между двумя животными (инстинктивные, чувственные), но на поведение начинают активно влиять отношения, опосредованные сознанием, то есть, разумные, рациональные. Чувственное, идущее от природы, несет в себе начало самоутверждения, это начало эгоцентричное, креативное, происходящее от непосредственных отношений между мужчиной и женщиной; оно заставляет человека обособлять себя от других людей, утверждать в себе непохожесть на других, стремиться присваивать себе особые права и полномочия, по сравнению с другими.

Другие же люди, формирующие общественную среду, в целях самосохранения всей системы, не могут не ограничивать эти права и полномочия – иначе система разрушится, общество перестанет существовать, человечество превратится в стадо животных. Таким образом, степень свободы воли для себя человек увеличивает за счет других - моя свобода - это обратная сторона несвободы для кого-то другого.

Отсюда следует, что состояние абсолютной свободы для человека в принципе недостижимо, ибо чем свободнее человек становится от общества, тем меньше он является человеком – абсолютно свободный человек перестает быть человеком вообще. Попросту говоря, абсолютно свободный человек – это зверь.

И второе важное следствие – поскольку свобода всегда относительна, она всегда содержит в себе ограничения, запреты, всякие табу, то состояния свободы и несвободы становятся идентичными, как идентичным является наполовину пустой или наполовину полный стакан – речь идет об одном и том же явлении.

Значит, свобода не может обозначать зависимость или независимость от общества, ибо максимально развитый и полноценный человек в максимальной же степени встроен в общественные нормы и социальные институты – понятие свободы относится лишь к праву выбора между двумя зависимостями или двумя несвободами. Но даже эта свобода выбора во многих случаях ограничена или является мнимой.  В стремлении к самовыражению, личность каждого человека до некоторой степени демонстрирует девиантное поведение, ибо человеку свойственно стремиться быть непохожим на других. Но часть социальных норм подкреплена законами, исполняемыми правоохранительными органами – следовательно, относительно этих норм у человека нет свободы выбора.

Многие нормы морали и нравственности, касающиеся культурных ценностей в законах прямо не отражены, однако, относительно их у нормального человека есть только мнимое право выбора; то есть теоретически он свободен поступать вопреки морально-нравственным нормам, фактически же никогда этим правом не воспользуется. Иными словами, для индивида нет выбора – быть мерзавцем или порядочным человеком, мнимость этого выбора подтверждается тем фактом, что ни один мерзавец себя таковым не считает. Он убеждает других людей, что неблаговидный поступок совершен им исключительно под давлением обстоятельств, а не потому, что он сознательно выбрал для себя такую цель. Отступление от общественной нормы стало скорее следствие несвободы от обстоятельств, чем свободы выбора.

И что же остается? Увы, лучшие люди в обществе тотально несвободны – от обязательств перед этим обществом, перед другими людьми, перед своей семьей, перед своими детьми и своими родителями, несвободны от необходимости оказывать помощь больным и нищим, попавшим в беду ближним и дальним; они несут на себе груз исполнения правил и норм в жизни коллектива, где работают, налаживания человеческих отношений со своими соседями, где живут…

Разумеется, человек может ничего этого не делать. Но можем ли мы с полным основанием назвать человеком того, кто сознательно пренебрегает всеми этими обязательствами, и будет ли такая свобода лучше несвободы?

Владимир Вольвач

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ РЕСУРСЫ