МИФ О "РУССКОМ МИФЕ"

Два вопроса не дают покоя нынешним почвенникам. Первому гамлетовскому для «патриотического» движения вопросу скоро будет ровнехонько девяносто лет: «Как произошло то, что народ, который Достоевский – как это казалось до сегодняшнего дня – справедливо называл «народом-богоносцем», народ, проникнутый достойными уважения древними традициями, которого в прошлом (XIX веке. – А.Ц.) рассматривали в качестве главной опоры консерватизма в Европе, вдруг поменял своё мировоззрение и вместо своего святого и Богом данного царя избрал своими вождями и властителями западноевропейских социалистов?..» Второй вопрос посвежее, хотя с первым он связан неразрывно – как получилось, что в 90-е народ опять-таки «поменял свое мировоззрение» и на этот раз отверг духовных наследников «западноевропейских социалистов», но пошел почему-то не за «русопятами», а за еще более западноевропейскими на этот раз капиталистами?

Мне кажется, что вопросы эти за версту отдают «интеллигентщиной», потому что только наша интеллигенция сначала выдумывает себе «народ», чтобы потом иметь возможность мучиться догадками: почему реальный народ поступает совсем не так, как логично поступать выдуманному? Очень увлекательное, умственное, а главное – полезное занятие, поскольку позволяет уходить от простых ответов, которые неудобны в силу того, что из своей простоты неопровержимы.

Как произошло, да как получилось…Все революции в мире всегда происходили по единственной причине - власть предержащие переставали быть выразителями национальных интересов. Интереснее другое - как менялись эти самые интересы и в начале и в конце двадцатого века.

С высоты сегодняшнего дня первый вопрос – насчет «западноевропейских социалистов», - требует некоторого уточнения. Во-первых, большие сомнения вызывает шаблонное утверждение о том, что воздействием западноевропейских социалистических теорий, в частности, учения Маркса, народ «поменял свое мировоззрение». Если этот избитый уже стереотип не принимать на веру, а попытаться в нем разобраться, то он вызывает прежде всего недоумение. Во-первых, учение Маркса, как целостная идеология всей своей внутренней логикой доказывало, что крестьянская Россия с недоразвитым капитализмом – это вообще не та страна, где в обозримом будущем может победить коммунизм. И если бы «западноевропейские социалистические теории» могли бы быть доведены до каждого коренного русского человека, то этот человек большевиков поднял бы на смех за их невежество и верхоглядство.

Большевиков спасло то, что не могли быть эти идеи доведены до каждого коренного русского человека, в силу того, что этот человек был настолько неграмотен, что понять сердцевину марксизма – учение о прибавочной стоимости, которое Маркс с немецкой педантичностью наполнил формулами, расчетами, цепочками логических умозаключений, опирающихся на теории Адама Смита, Риккардо и многих других ученых мужей, - повторяю, понять это было невозможно без университетского образования, и не могли именно эти идеи овладеть массами. И не побоюсь этого утверждать – не овладели и после, вплоть до второго пришествия Великой Смуты. И большевикам, собственно говоря, истинный марксизм был не нужен – именно потому, что эти идеи были неприменимы в России. Им был нужен только новый символ, новое знамя, в руках с которым они могли возглавить толпу и повести ее в нужном направлении.

Но для этого нужно, чтобы толпа собралась и отвергла прежних вождей. В 17 году толпа собралась и отвергла, и западноевропейские социалисты здесь абсолютно не при чем.

И что же это было за знамя? Знаменем было восприятие коммунизма как СПРАВЕДЛИВО устроенного общества в противоположность тому обществу, которое в 17 году уже воспринималось как тотально НЕСПРАВЕДЛИВОЕ. Большевики оседлали вековечную русскую национальную мечту о ПРАВЕДНОЙ земле, той самой, о которой говорил горьковский Лука в пьесе «На дне». В отличие от своих многочисленных критиков и идеологических ниспровергателей, они не опошлили, не извратили, не высмеяли этот «природный» коммунизм русского мужика, а классовым чутьем угадали его глубинную суть, - и не ошиблись. Это и сдетонировало, и так бабахнуло, что всему миру мало не показалось.

Крупнейший философ начала века В. В. Розанов в работе «Эстетическое понимание истории» (а она посвящена трудам К. Н. Леонтьева, причем, идеи обоих мыслителей в этом отношении совпадают) выделяет в нашей истории несколько характерных периодов, разделенных революционными изменениями русского менталитета. Вслед за К. Н. Леонтьевым, отмечая за русским народом эту наклонность «переменять центры жизни» в отличие от европейских всемирно-исторических народов, В. В. Розанов приходит к выводу, что «в перемещении центров нашей исторической жизни мы наблюдаем изменение именно носимой идеи при сохранении одной и той же народности и того же политического организма; здесь, таким образом, является намек как бы на вечное развитие содержания в жизни одного развивающегося. И в самом деле, в Киеве, в Москве, на берегах Невы, Россия являлась отрицающей себя самое, и притом окончательно и во всех подробностях прошлого бытия своего».

Первый такой переворот произошел при перемещении «центра жизни» из Киева в Москву при Андрее Боголюбском, когда, как считает Розанов, «на пять веков замолкла в нашей земле поэзия, принизилась мысль, все сжалось и вытянулось по одному направлению – государственного строительства». Для национального духа это означало на протяжении пяти столетий, вплоть до петровского времени, господство общих форм устройства жизни по отношению к частным, превалирование общинного, соборного, коллективистского сознания над индивидуальным. «Этот покров общих форм, скрывавших живую индивидуальность, эту искусственную условность жизни и разбил Петр силою своей богатой личности, - указывает далее Розанов. – Полный неиссякаемой энергии и жизни, против воли неудержимый во всех движениях, он одной натурой своей перервал и перепутал все установившиеся отношения, весь хитро сплетенный узор нашего старого быта, и, сам вечно свободный, дал внутреннюю свободу и непринужденность своему народу».

Этот второй период развития, по мысли философа, заканчивается кануном двадцатого века, и нельзя не оценить точность этого пророчества. России в двадцатом столетии предстоит пережить новый революционный переворот в развитии национальной идеи; причем, одну черту и К. Н. Леонтьев, и В. В. Розанов выделяют особо: «Во всяком периоде нашей истории мы разрывали с предыдущим – и разрыв, который нам предстоит теперь, есть, без сомнения, разрыв с Западом. Сомнение в прочности и абсолютном достоинстве европейской культуры, которое является теперь общераспространенным, послужит для нового поворота нашей истории такой же исходной точкой, как вечные неудачи и поражения русских послужили, два века тому назад, исходной точкой идей и стремлений Петра».

Розанов, как видим, предчувствовал незадолго смуты разрыв с западноевропейской традицией. И разве он был не прав? Разве страна «отдельно взятого социализма» не замкнулась, не отгородилась от Европы вместе со всеми ее социалистами? Если бы в 17 году народ действительно пошел за «западноевропейскими социалистами», не логичнее ли было идти за ними и дальше?

Так что все измышления по поводу того, что Великий Октябрь – результат чужеродных для русского национального духа идей – это и есть русский миф, развенчать которые так хотят некоторые мыслители.
Так какой же увидели русские в 17 году коммунистическую идею, каким представилось им СПРАВЕДЛИВОЕ общество? Они ведь только это из всех многомудрых построений Маркса и ухватили: мир нынешний несправедлив, поскольку позволяет одним быть счастливыми за счет других. И второе: коммунизм – это общество, где никому нельзя бдет хорошо жить за счет другого.

И здесь нужно сделать отступление. Конечно, Маркса умело интерпретировали большевистские идеологи, то есть именно так, чтобы только эта идея и осталась. Но самих большевиков, как и Маркса, а заодно и менталитет русского народа так интерпретировали их враги, что в сознании прочное место заняли пошлые стереотипы, которые также превратились в русские мифы.

Народ никогда не считал коммунизм «равенством в нищете», как никогда не считал сам по себе аскетизм добродетелью. Да, действительно, отдать имущество бедным и уйти в монастырь всегда считалось духовным подвигом, а подавать милостыню нищим и юродивым – нравственным долгом. С европейской, - подчеркиваю, - с европейской, чисто простестантской точки зрения это означало пренебрежение к материальным благам и труду, поощрение лодырей, бродяг, неудачников.

Мне уже приходилось говорить, что и протестантская этика, так хорошо проанализированная в трудах М. Вебера, и православная этика одинаково относятся неправедно нажитому богатству, но по-разному толкуют спасение души. Протестанты считают, что спасение души в призвании, то есть в том деле, что Бог предначертал тебе произвести на земле. Следовательно, спасение души в протестантизме – личное дело каждого отдельного индивида. То есть, согласно протестантской этике спастись может любой человек независимо от тех грешников, что находятся рядом – если спасающийся честно служит своему призванию.

Православная этика спасение души видит в служении Божественной истине, осуществлении закона Божьего, следовательно спасение души уже как бы является делом не отдельного человека, а всего общества. Спасается душа подающего милостыню, а не того, кто ее принимает, возвеличивается жалеющий юродивого, а не сам юродивый, и отдается имущество бедным не из-за презрения к самому имуществу, к трудам, коими оно получено, а потому что, по большому счету, не может спастись человек, могущий помочь ближнему, и не помогший, могущий исправить несправедливости несовершенного общества, и не исправивший.

Отсюда и второй пошлый миф – о стремлении к имущественному равенству как насильственному уравнению в результате доминирования социальной зависти в национальном характере русских. Не могу не привести высказывание обер-прокурора святейшего синода и православного идеолога К. П. Победоносцева: «Ни в чем так явственно, как в церкви, не ощущается различие между общественным духом и складом англо-саксонского и, например, русского племени. В английской церкви сильнее, чем где-либо, является у русского человека такая мысль: много здесь хорошего, но все-таки – как я рад, что родился и живу в России. У нас в церкви можно забыть обо всех сословных и общественных различиях, отрешиться от мирского положения, слиться совершенно с народным собранием перед лицом Бога. Наша церковь большей частию и создана на всенародные деньги, так что рубль от гроша различить невозможно; во всяком случае, церковь наша есть всенародное дело и всенародное достояние. Оттого она всем нам вдвое дороже, что, входя в нее, последний нищий чувствует совершенно так же, как и первый вельможа, что это – его церковь. Церковь – единственное место (какое счастье, что у нас есть такое место!), где последнего бедняка в рубище никто не спросит: зачем ты пришел сюда и кто ты такой? – где богатый не может сказать бедному: твое место не возле меня, а сзади».

Иными словами, если протестант допускает мысль о том, что богоугодность человека, его душа измеряется в том числе и накопленным богатством, если таково его призвание на земле, то православная этика очень четко отделяет мирское от духовного, и перед лицем Бога все равны, и вельможа, и нищий.
Большевики взяли на вооружение мечту о коммунизме, как справедливом обществе, но они же заложили в основание мечты свое будущее поражение, обусловив полное осуществление этого общества наличием врагов, а не своим собственным духовным несовершенством. На весь двадцатый век нам врагов хватило. Когда враги кончились, стало ясно, что СПРАВЕДЛИВОГО общества построить так и не удалось.
Является ли то общество, что рождается на наших глазах, более справедливым, чем предыдущее? Это главный вопрос для нашей национальной идеи, и он пока открыт.

Можно ли примириться с тем, что сегодняшнее нарождающееся благополучие зиждется на ограблении всех тех, кто погиб в 90-е годы, как не смогший "адаптироваться к рыночным условиям" (будет выражаться политкорректно) - вот основной вопрос, который должен разделять сейчас русских и "западноевропейцев". С точки зрения протестанстской этики и европейских ценностей - должно и нужно пренебречь этими несчастными, как не смогшими осуществить свое "призвание" по своей собственной вине, а заодно и теми несчастными, которые еще десять поколений будут являться, пока русский дух окончательно не выветрится среди тех, кто будет жить на просторах России. С точки зрения православной этики - не может быть гармоничным, устойчивым и благополучным общество, если в нем какая-то часть этого общества страдает, и эти страдания - не их личное дело, как сказал бы протестант, это общая боль всякого русского, всего общества.

Среди всех русских мифов, этот миф о СПРАВЕДЛИВОМ обществе является фундаментальным. Не будет его - не будет и русских Так что, будем развенчивать?

В. Вольвач

Написать отклик

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ РЕСУРСЫ